
Юность. Музыка. Футбол
Жоан Антуан Карамбу, осознавший себя после ночного происшествия в 
прижелезнодорожном кустарнике и окончательно очнувшийся в результате попадания 
щебнем в лоб, теперь сидел поверх хвороста в санках, которые сообща тянули 
Авдотья и Ефросинья, и громко клацал зубами от холода.
Утреннее пение петухов отозвалось в груди Ефросиньи Босовой смутной тревогой. 
Удостоверившись, что в огороде никого нет, Ефросинья пробежала вверх по улице 
метров сто, затем, вниз метров двести, и, наконец, опрометью помчалась к самой 
дальней, стоящей чуть на отшибе, избе – оповестить подругу о ночной пропаже. А 
может, и, чем черт не шутит – Маугли ейный что-нибудь видел? На бегу Ефросинья 
не переставала голосить: «Кони! Ко-ни! Кооо-ниии!». Но взывала она не к взрослым 
самцам лошадей. Так звали любимца семьи (а особенно дочки Настеньки) – верного 
пса-дворнягу, кличку высмотрел по телику муж Игнат. Днем Кони сидел на цепи, а 
ночью свободно гулял в огороде. Самоволки случались и раньше, но к завтраку Кони 
с довольным и слегка виноватым видом всегда возвращался…
– Чел, я просто пытаюсь понять – мы с тобой вообще жили?
– А ты, значит, типа мутил? – отозвался с обидой кореш.
	
	

 
                  
